Об Э.А. Орловой – мудрой и незабвенной
О, память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной…
(Константин Батюшков)
Более чем очевидно, что жизнь каждого человека – это не только событийный ряд, неисчерпаемость разнообразных впечатлений, уникальный опыт переживаний, но также те Имена, которые и за пределами бытия продолжают питать собой «память сердца». В ряду этих Имен и Её, Эльны Александровной Орловой.
… Мы всегда были друг с другом на «Вы», но обходились без отчества.
А потому, разделяя со всеми, кто знал Её, огромное чувство уважения, можно даже сказать, пиетет, я позволю себе писать об Эльне Александровне Орловой, сохраняя традицию нашего многолетнего общения.
Имя «Эльна» я впервые услышала в середине 70-х годов от А.И. Арнольдова, руководителя сектора философских проблем образа жизни и культуры. Именно он, «комплектуя» этот сектор, свел меня с двумя замечательными в интеллектуальном, творческом и нравственном отношении людьми – с Эльной и Витимом Кругликовым. За день до этого события он позвонил мне, работавшей по распределению после окончания аспирантуры в НИИ культуры (тогда он так назывался и был руководим Т.А. Кудриной), и пригласил на «смотрины» к директору института философии на Волхонке, от мнения которого зависела перспектива работы в новом секторе. Тогда же по телефону он, почувствовав мое волнение, сказал: «Успокойтесь, Михалина, там еще будут два кандидата, очень интересных. Так что постарайтесь не опоздать»
Я и не опоздала, однако, войдя в сопровождении Арнольдова в приемную директора, увидела, что пришла «на пределе»: на диване уже увлеченно беседовали друг с другом два «кандидата» средних лет. И тут же узнала Имена собеседников, к которым он обратился: «Знакомьтесь: это Эльна, это Витим, а это Михалина». Секретарь директора оторвала на миг голову от пишущей машинки (Господи, ведь тогда компьютера еще не было даже у директора!..) и сказала: «Ну, Арнольд Исаевич, какой же будет у вас занятный сектор. Что ни имя, то какое-то странное, не сразу и запомнишь. То ли дело, нормальные имена». Все вежливо рассмеялись. Точнее – все, кроме Эльны, которая уже готова была что-то произнести, судя по выражению лица, не очень «лояльное», но тут раздался звонок от директора: в кабинет приглашали войти именно ее – к облегчению Арнольдова, уже успевшего почувствовать ее независимый характер.
Для всех нас «смотрины» прошли благополучно и сформированный в короткие сроки сектор начал работать: в нем оказались еще Ася Воропаева и Елена Пушкина, а позднее – Изольда Константиновна Кучмаева Однако сама я не смогла тогда перейти из НИИ культуры – оставался год «крепостничества» по распределению, и только после его истечения произошла новая встреча с Эльной и всеми сотрудниками, которые в ту пору были, кроме Арнольдова, ещё только кандидатами философских наук.
… С той поры прошло несколько десятилетий, и от каждого из них, отмеченного самыми разными событиями и умонастроениями, остаются памятные следы общения – профессионального и дружеского (смею так определить наши отношения при всех затяжных «паузах» наших непосредственных встреч).
Эти памятные следы наших встреч имеют не только временное, но и пространственное измерение. После ухода Эльны Александровны эти места – что в центре Москвы, а еще два, от него отдаленные, – стали восприниматься душой как мемориальные. Вспоминается, прежде всего, конечно же, Волхонка 14: дом, в котором несколько этажей занимал Институт философии, пока не был выселен в 2015 году в район метро «Марксистская». Присутственный день – вторник (и реже, еще и четверг) – систематически завершался в хорошую погоду прогулкой в «трёх лицах» – Эльны, Витима и меня. Это были Гоголевский, Никитский и Тверской бульвары, и таким образом мы достигали улицы Горького, на углу которой и Страстного бульвара стоял любимый Дом актера, сакральное для театралов место, обреченное сгореть через несколько лет. Но тогда он был ничем не омраченным местом деловых, театрально-концертных и гедонистических встреч. Вот там-то, в буфете на пятом этаже, а иногда, в день зарплаты, и в легендарном ресторане на первом, мы позволяли себе «побогемничать». Но и за столом исследовательское призвание Эльны и страстность отстаивания ею собственного взгляда на любую тему разговора определяли особый стиль общения – сопричастность монологам Эльны, рождавшимся из реакции на наши высказывания (чаще всего, Витима Александровича). Этот же стиль доминировал и в «посиделках» в Доме ученых или в Доме художника. По моим воспоминаниям, темперамент аргументации Эльны превосходил возможности умницы- созерцателя Витима, диалог между ними с какого-то момента превращался в её энергичный и затяжной монолог и тут свою лепту в «роскошь общения» вносила я, почувствовав необходимость «перевода стрелок» на иное содержание. Это означало – отвлечь от предмета научной полемики в сторону искусства, всеми нами любимого. И тут же Эльна легко и органично переключалась на темы художественной жизни, которые обсуждала с удовольствием и не менее страстно, как и вопросы методологии исследования культуры, образа жизни и т.д. Но тут уже был разговор «на троих», особенно когда речь шла о прекрасных писателях или кинофильмах.
Время «разбрасывать камни» не пощадило и наш сектор: спустя несколько лет он стал сужаться по разным причинам и в нем остались из прежнего состава, если мне не изменяет память, только А.И. Арнольдов и Эльна, а затем и они разошлись. Как случилось, что она оказалась в НИИ культурологи, мне не ведомо, но знаю о том, что статус Эльны оказался на несколько лет более весомым и признанным, чем прежде, и это было, несомненно, справедливо, а главное – продуктивно.
С этой поры наше общение носило, в основном, характер ситуативных встреч – на процедурах защиты диссертаций, на научных конференциях, либо же в Высшей школе культурологии под руководством А.Я. Флиера или в Академии славянских культур, или на расширенных заседаниях «Обсерватории культуры» (и Эльна, и Андрей Яковлевич многое определяли тогда в концепции этого журнала). И каждый раз встречи такого рода завершались приглашением в гости, и тогда в стенах ее уютной квартиры возвращалось ощущение взаимной симпатии и приверженности к тому, что сблизило нас в годы работы в Институте философии.
Не могу позволить себе умолчания по поводу заметного в наших отношениях водораздела между профессиональным и дружеским общением. Насколько часто проявлялись в наших посиделках или прогулках по московским бульварам вкусовые и эмоциональные совпадения относительно искусства, настолько редчайшими моментами были все эти годы формы моего профессионального участия в проектах Эльны Александровны (за исключением выступлений на «круглых столах» в Доме художника на Крымском валу в конце 70-х – начале 80-х г.г.) . Основная причина была однажды сформулирована самой Эльной: ей была не только чужда, но и не допустима «романтическая» традиция восприятия и оценки культуры, а я, по ее словам, останусь «безнадежно верна» грезам и «прекраснодушию» в своем отношению к культуре как творчеству и к этой «дурацкой вашей теме мир человеческой субъективности» вместо того, чтобы исследовать реальность. И тогда мы пришли к согласию о «демаркационной линии», которая, слава Богу, никак не омрачила наши встречи, многие из которых до сих пор вызывают у меня чувство благодарности и ностальгии.
Естественно, что не только у меня, а у многих, кто ее знал: ведь Эльна была Личностью столь же уникальной, сколь и притягательной. По моему ощущению, в значительной мере своеобразие её Личности состояло в широте и пластичности диапазона ее интересов, дарований, в убедительности научной позиции и ее плодотворности. Ее исследовательский талант как бы переплетался с художественно-эстетическими предпочтениями, которые «озвучивались» так же страстно, как и при обсуждении научных проблем. Замечательным свойством натуры Эльны было ее художественное чутье не только относительно произведений искусства любого вида, но и в плане определения природы дарования художника и его творческих перспектив.
Ведь именно Эльна едва ли не первой ввела в гуманитарный контекст имена великолепных музыкантов за несколько лет до их восхождения на Олимп – Владимира Селивохина и Владимира Спивакова, уделив внимание их творчеству в одном из разделов своей монографии о городской культуре. И это ей же мы, все в секторе, были обязаны за незабываемое общение на «круглых столах» в Доме художника с прекрасным дизайнером проектировщиком Евгением Абрамовичем Розенблюмом, с удивительно глубокой и обаятельной Тамарой Моисеевной Дридзе ( ее авторитет как социолога признавался Эльной всегда и «принародно), с незаурядным экспериментатором-лингвистом Игорем Юрьевичем Шехтером и с другими яркими Именами. Благодарна я Эльне и за тех замечательных людей – ее коллег или близких дому – с которыми мне довелось познакомиться в стенах обеих её квартир.
В одну из последних наших встреч в квартире Эльны в Большом Лёвшинском переулке, в доме, где с конца 20-х годов живут актеры и режиссеры моего любимого театра имени Евгения Вахтангова, а также их дети и внуки, мы разговорились о «благосклонности» к ней Небес в том смысле, что ей довелось жить много-много лет вблизи Консерватории в Хлыновском тупике, а теперь – в кругу вахтанговцев. Стоит добавить к этому, что недалеко располагаются от каждого её «местожительства» и Дом ученых, и Дом журналистов и Дом архитектора. И в каждом из них мы не раз оказывались с нею или всем сектором на тех «круглых столах», которые были организованы и блистательно проводились Эльной, или в более узком круге друзей.
И, как правило, даже в «предлагаемых обстоятельствах» неформального общения рано или поздно по какой то ассоциации возникали разговоры на темы научного либо художественного или социального характера. И в контексте таких разговоров вновь доминировали монологи Эльны, столь же интересные, сколь и страстные. Потому что она была в самом глубоком смысле Человеком Культуры.
Насколько я знаю и понимаю Эльну, эти два слова, написанные мной с большой буквы, могли бы вызвать у нее негодование: ей был совершенно чужд, а потому и неприятен любое проявление пафоса. И в то же время она благодарно относилась к проявлениям искреннего и содержательного интереса её собеседников не только к ее научным идеям, проектам и публикациям, но и к определенным сторонам реальности вплоть до особенностей индивидуальной «техники жизни», самою ею выработанной.
«Техника жизни» – это тот образ жизни, который так же, как и научная и педагогическая деятельность Эльны, всегда вызывали и будут вызывать мое безграничное восхищение . Меня всегда изумляла ее способность сочетать немыслимую погруженность в очередную книгу или скрупулезную работу с аспирантами / докторантами с организацией повседневной жизни – от поддержания порядка и теплого уюта в квартире до безупречного стиля одежды.
Поразительно и то, что при явных приметах высокой самооценки Эльне никогда не были свойственны поза и демонстративность. Да, она любила подробно и увлеченно повествовать о том или ином «сюжете» своей жизни, но мотивация этих монологов не имела и отдаленного отношения к распространенному в последние годы самопиару и самоутверждению как средства превращения в успешную и авторитетную личность. Эльне было это чуждо и не нужно, потому что все книги и статьи, все формы участия в профессиональном росте многих людей, ее творческий диапазон свидетельствовали о масштабе ее Личности и бесспорности научного авторитета. А еще – о глубокой порядочности …
… И потому пусть завершат мой «мемориальный экскурс» вот эти поэтические строки в благодарную память об Эльне Александровне:
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: их нет, Но с благодарностию: были