ЭЛЬНА МНОГОЛИКАЯ….
Некоторые штрихи к портрету Эльны Александровны Орловой
С Эльной Александровной я познакомилась в начале 1990-х годов в Российском институте культурологии (РИК), где тогда сформировалась своего рода «точка роста» нового научного направления – культурологии. Правда, в собственном смысле слова это направление еще не сложилось, и во многом именно активная деятельность Эльны Александровны способствовала и становлению, и «кристаллизации», и продвижению этого научного сегмента.
Собственно, в этом контексте, связанном с научными практиками и профессиональными интересами Э.А. (которые оказались значимы для меня и моих задумок), и произошло пересечение наших жизненных траекторий.
Если говорить более конкретно, то я пришла в РИК, чтобы узнать о возможности защиты там своей свежеподготовленной докторской диссертации, которая сложилась у меня сама по себе, без чьего-либо патронажа, а потому и дальнейшее движение предполагало самостоятельные поиски. Поскольку тема исследования («Тело человека как социокультурный феномен») была в тот период не только не в научном «фаворе», не «в тренде», как это выглядит сегодня в виде вала публикацийalamode, то мне очень хотелось найти такое научное сообщество, где были бы готовы размышлять о культуре не только в традиционно устоявшихся рамках (как о совокупности достижений художественного творчества, музейной деятельности и т.д.), но и поняли бы мои интенции, связанные с анализом культурного содержания тех явлений, которые, на первый взгляд, совсем-совсем далеки от всего, что в «обычных» научных институтах понимали словом «культура» и про что, по мнению «традиционалистов», только и могли писаться диссертации «культурологического профиля».
Именно такое сообщество и – прежде всего – в облике Эльны Александровны Орловой и сложилось в Российском институте культурологии (точнее, конечно, в его определенном сегменте). Честно сказать, уже не помню, по чьей наводке (мне кажется, что по подсказке Вадима Марковича Розина, но не вполне уверена) я и пришла в эту, весьма нестандартную для тех времен, социально-гуманитарную институцию. Со своим текстом под мышкой – прямым ходом к Эльне Александровне, с надеждой, но совершенно, по понятным причинам, без всякой уверенности в результате…
Впоследствии мне не раз доводилось убеждаться в готовности Эльны включиться в обсуждение темы, которая изначально не была близка ей по научным интересам и даже вообще лежала за их пределами. Думаю, это было связано с несколькими (не только профессиональными, но и просто личностными чертами) – ее широким кругозором, эрудицией; ее интересом к нестандартному, еще не устоявшемуся, поисковому; умением стремительно «вбуравиться» во что-то новое и тут же начать возводить на этой новой ниве фирменную орловскую, фантастически многоуровневую, многоячейную, сложноструктурную логическую конструкцию… Конечно, далеко не всегда векторы движения мысли того, кто приходил к Эльне за советом, подсказкой, поддержкой, совпадали с ее собственной траекторий движения, с ее видением проблемы и вообще предметным полем, но до определенных границ, дискуссия могла продолжаться бесконечно интересно и продуктивно. А определенные границы – это, как правило, выход в то пространство, которое Эльна Александровна презрительно называла «гуманятиной», т.е. в то пространство, где, по ее представлениям, нет ни логики, ни серьезной аргументации, ни доказательности, ни… В общем, никакой науки…. К такому широко распространенному термину, как «социально-гуманитарное знание», она относилась просто враждебно, почти всегда обрывая использующего его жестким: социальное – это одно, а гуманитарное («гуманятина») – это про что-то совсем другое (читай- вне науки).
Можно думать, что во многом стиль, я бы даже сказала, жанр мышления Эльны – это продукт синтеза ее исходного технического, инженерного, образования и ее последующего интереса к социальному познанию – интереса, не только заявленного (что весьма нередко бывает у своего рода неофитов), но и реализованного Эльной Александровной собственным глубоким, добросовестным, полноформатным освоением значительного теоретического и методологического багажа, накопленного в области социологии (а Т. Парсонса – в особенности!). Этот синтез, как я понимаю, стал той базовой платформой, на которой многие годы работала в науке и образовании Эльна – работала с невероятным энтузиазмом, продуктивностью, я бы даже сказала истовостью. Вообще меня всегда поражала ее работоспособность, постоянная нацеленность на результат, в хорошем смысле «писучесть» – и отсюда, огромный объем того научного наследия, которое оставила Эльна Александровна…
Отмечу и еще одну, как мне кажется, характерную для Эльны черту: при всех жестких канонах, демаркационных линиях (научное-ненаучное), проводимых при восприятии и оценке текстов, идей, теоретических построений и т.п., исходящих от других, для нее очень важным фактором (не настаиваю на его абсолютизации, но так мне это видится) было восприятие ею личности человека. Если человек был симпатичен Эльне, то ее теплое отношение нередко распространялось не только на дружеское общение, но и на обсуждение проблем научного толка. Нет, конечно, она не отступала от своих принципиальных канонов, но…даже не достаточная строгость в построении концепции или демонстрация стиля мышления, метода размышления, неодобряемого Эльной, в такой ситуации не вели к суровому приговору, а рождали мягко скептическое и слегка укоризненное: «ну зачем вам (Ирочка, Петенька, Машенька…) вся эта гуманятина, давайте попробуем без этого обойтись…».
Возможно (опять же лишь гипотеза), здесь проявляло себя ее мощное женское начало, которое было очень заметно во многих модусах ее бытия – во внимании к своему внешнему виду, к нарядам; в, как мне кажется, почти естественном кокетстве; в любви к организации комфортного пространства у себя дома – дома, который она очень любила (и нередко об этом упоминала) и в котором не только с удовольствием работала сама, но и куда любила приглашать друзей, коллег, своих учеников; где отмечались (называю лишь то, что коснулось и меня) и дни рождения, и Старый Новый год, и Вера-Надежда-Любовь, и…. Вот уж в самом деле, дом был для Эльны, простите за банальность, и тем самым причалом, и той самой крепостью, и – судя по моим наблюдением – любимым местом для бесед и дискуссий.
Конечно, вспоминая человека, прежде всего, выплывает то, что и тебе греет душу – доброе отношение, гостеприимство Эльны-хозяйки, научные рецепты и т.п. Но, при всем при том, пастораль – это точно не про Эльну Александровну: если надо было что-то отстаивать, то ее жесткости могли бы позавидовать брутальные мужчины; если ее отказывались понимать, то для пущей убедительности в ход могли пойти и резкие слова (но никогда в жизни не слышала матерных – нынче и в научных кругах вполне употребимых). Эльна вполне осознавала цену себе и своему труду; вполне понимала высоту той планки, которую она задавала для других своими интеллектуальными экзерсисами. И не раз, и не два ее «научное негодование» по поводу халтуры, глупости, некачественности, псевдонаучности (по меньшей мере, в ее глазах и на ее оценочной шкале) слишком бурно и откровенно прорывалось наружу, что рождало обиды и непонимание со стороны столь откровенно «оцениваемых» коллег. Не буду занимать здесь ту или иную сторону, писать об этой (нередко обсуждаемой) черте Эльны как о правильно демонстрируемой ею, настоящей «научной честности», или как об излишне эмоциональной форме проявления ее требовательности к научному продукту и субъекту, таковой производящему. Я – не судия… В любом случае мне кажется, что здесь, как и некоторых других ситуациях, проявлялась Эльнина нефальшивость, иногда просто перехлестывающая, что у человека эмоционального, в общем-то, наверное, неизбежно.
Не скрою, мне тоже от Эльниных эмоций на определенном этапе нашего сотрудничества досталось – до сих пор гадаю, что это было? Мы не стали это потом, по прошествии времени, выяснять – просто сделали вид, что всё опять, как было прежде. С ней так можно было… При всех синусоидных траекториях взаимодействия (сотрудничество в любви и дружбе, переходящее в сотрудничество через противостояние, а потом обратно..), конечно, сегодня вспоминаются Эльнина доброжелательность; умение по-настоящему ценить в человеке его достоинства (и, не прекращая, громко говорить об этом); умение искренне, взахлеб смеяться, откликаясь на хорошие шутки; многое-многое другое, уже упомянутое мною раньше.
И еще один, как мне кажется, важный штрих к портрету Эльны Александровны – при всей масштабности ее контактов и сфер деятельности, она ценила, прежде всего, общение в «кругу избранных» – избранных ею, ценимых ею, по своим критериям, в соответствии со своей картиной мира, своими представлениями о сущем и должном. Спасибо, Эльна, – я искренне признательна за свою включенность в этот круг. Конечно, совершенно ясно понимаю, насколько «по касательной», насколько лишь краешком соприкоснулась я с миром Эльны Александровны – миром не однолинейным, многоярусным, совершенно нестандартным и далеко не всегда легко понимаемым. Но талантливые и неординарные люди, наверное, других миров создавать просто не умеют…да и не хотят…