Флиер Андрей Яковлевич

Известие о том, что Эльна Александровна Орлова ушла из жизни, было для меня полной неожиданностью. Она была моим учителем, и в этом слове, в этом понятии скрывается множество глубинных смыслов. Я хорошо знал, сколько ей лет, но она казалась мне бессмертной, как и сама наука, которую она олицетворяла, наверное, больше, чем кто-либо из встреченных мною в жизни людей.

Писать о своем учителе всегда очень сложно, поскольку ее профессиональное и человеческое влияние на меня тесно переплетены и порой сложно отделить одно от другого. Но я понимаю, что чисто профессиональный аспект здесь важнее и интереснее, поэтому постараюсь сосредоточиться на нем. Конечно, сделать всесторонний системный анализ научных взглядов Орловой я еще не могу. Это потребует гораздо большего времени и временного промежутка от ее ухода. Мои заметки, это скорее обрывочные воспоминания о встречах с Эльной Александровной, обсуждавшихся проблемах и о том, как она формировала мою научную культуру.

На протяжении четверти века своей исследовательской работы я никогда не задумывался над тем, к какому научному течению (школе) я принадлежу. Я просто исследовал то, что мне было интересно и в том проблемном ракурсе, который был более актуален для меня. Но в последние годы, сталкиваясь с откликами коллег на мою работу, я все чаще вижу, что они считают меня структурным функционалистом. Откуда это? Ведь я никогда не увлекался идеями Б. Малиновского и Т. Парсонса. И я понял, что это результат влияния на меня моего учителя Э.А. Орловой, которая в отличие от меня всегда была убежденной «парсонианкой». Просто ее влияние было не грубым, не назойливым, а очень тактичным, подспудным, так что я сам этого не чувствовал. Не убежден я и в том, что сама Эльна Александровна отдавала себе отчет в этом влиянии. Она просто высказывала свою точку зрения на те или иные научные проблемы, никогда не настаивая на том, чтобы я разделял ее позицию, а я уже подсознательно усваивал ее взгляды, бывшие для меня высшим авторитетом. Между нами никогда не было отношений учителя и ученика, и это профессиональное равноправие фактически воздействовало на меня наиболее эффективным образом.

Так или иначе, но сейчас я понимаю культуру как целостную иерархическую систему и проявляю наибольший интерес к ее социальным функциям, что вполне соответствует взглядам Парсонса, а за ним и Орловой. Прежде всего я сосредоточен на роли культуры в качестве инструмента социальной регуляции, что можно трактовать и как ее главное системообразующее свойство. Это и есть структурный функционализм, к которому я пришел не стихийно, как мне казалось поначалу, а именно благодаря влиянию Эльны Александровны.

Первое, что я усвоил от Орловой, – это то, что в общественном сознании и взглядах ученых фактически сложилось два понимания культуры: одно – как самостоятельной отрасли деятельности, управляемой Министерством культуры, и второе – как стихийной системы поведения, регулирующей человеческие взаимодействия. Если остановить на улице случайного прохожего и спросить, что такое культура, то он начнет рассказывать про искусство, памятники архитектуры и пр. А если спросить его, а что такое культурный человек, то он и не вспомнит про искусство, а начнет описывать человека воспитанного, вежливого, доброжелательного и пр. В первом случае речь идет о культуре как об отрасли деятельности, а во втором – о культуре как регуляторе человеческих взаимодействий.

Эльну Александровну поначалу интересовали обе версии культуры, но с годами она постепенно эволюционировала к большему интересу к культуре как инструменту социального взаимодействия. Любопытно, что и со мной произошла такая же эволюция, отчасти под влиянием Эльны Александровны. Первоначально я был очень увлечен теорией культуры как деятельности, зачитывался книжкой М.С. Кагана «Человеческая деятельность» и работой Орловой «Динамика культуры и целенаправленная активность человека», представляющей собой главу учебника «Морфология культуры. Структура и динамика», вышедшего под ее редакцией. Глава посвящена выстраиванию морфологии культуры и в определенном смысле интерпретирует концепцию Кагана. Я и сам позднее работал над морфологией культуры, развивающей модель Эльны Александровны. Но постепенно и я пришел к приоритетному интересу к культуре как инструменту социальной регуляции.

Мы с Эльной Александровной много говорили об этом. В наших диалогах часто принимала участие и И.М. Быховская, так что в формировании моих взглядов участвовали они обе. Общая картина была такой. Пока человек живет один на необитаемом острове, он занимается деятельностью по практическому выживанию, и это одна культура – культура деятельности. Но когда на этом остове появляется Другой, то первому все свои действия нужно согласовывать со вторым, и обоим все больше осуществлять что-то совместно. У них начинает зарождаться вторая культура – культура взаимодействия. В последние годы при моих контактах с Эльной Александровной мы обсуждали преимущественно эту культуру, которая в наибольшей мере интересовала как ее, так и меня.

Впрочем, и с самого начала, когда я под руководством Орловой работал над диссертацией по культурогенезу, где в основном рассматривал культуру как деятельность, Эльна Александровна постоянно напоминала мне о том, что культура – это еще и взаимодействие, и нужно анализировать еще и эту функцию. Я думаю, что в этом влияние Эльны Александровны проявилось в набольшей мере.

Здесь я невольно перехожу ко второму аспекту влияния Орловой на меня: к переориентации моих интересов с истории культуры на ее теорию. Не думаю, что Эльна Александровна этим занималась осознанно. Она знала, что по образованию я историк, относилась к этому с иронией как к установке на описание культуры, а не ее сущностный анализ, но целенаправленно мои взгляды она не ломала. Моя диссертация была написана именно историком; я сейчас это ясно вижу. Но, ориентируясь на своего учителя как на эталон ученого, я сам постепенно переходил от описания культуры на ее сущностный анализ.

Нельзя сказать, что Эльна Александровна плохо знала историю или как-то предвзято к ней относилась. Но сама она была именно теоретиком культуры и, естественно, историческое описание ее фактически не интересовало. Ее стихией был социальный анализ культуры. Я же, следуя за взглядами учителя и невольно ей подражая, также постепенно проникался интересом к социальному анализу и начинал видеть в нем сущностное понимание культуры. Когда же я познакомился с сентенцией, приписываемой М.М. Бахтину, о том, что культура растекается между людьми и связывает их как цементный раствор, и понял, как это коррелирует со взглядами Орловой, я стал разделять эти взгляды (а с ними и всю теорию структурного функционализма) полностью. Но осмыслил я все это намного позже.

Поскольку моя диссертация была посвящена культурогенезу, мы с Орловой много беседовали об историческом происхождении культуры. У Эльны Александровны не было определенного мнения на этот счет. Как человек неверующий она в целом придерживалась теории Дарвина, но это был вопрос о происхождении человека как биологического вида; вопрос о происхождении культуры являлся самостоятельным. В беседах мы с Орловой все больше приходили к мнению, что истоки человеческой культуры следует искать в социальном поведении животных. Позднее я полноценно развил этот подход в своих исследованиях, но первый толчок в этом направлении родился именно в беседах с Орловой.

Эльна Александровна испытывала постоянное влияние со стороны психолога Л.Б. Филонова, которого она считала своим другом и учителем. Вообще ее научные интересы располагались где-то на пересечении социологии культуры, общей социологии и социальной психологии. Для современного ученого это нормально. Мы все работаем где-то на стыке наук. А культурология сама по себе «стыковая» наука, совмещающая знания философии, социологии, психологии, филологии, истории, искусствознания и др. По иному просто не получается.

Культурологию принято делить на гуманитарную, тяготеющую прежде всего к искусствознанию и филологии, и социальную, тяготеющую к социологии, а также отчасти к психологии и политологии. Философия культуры и история культуры стоят особняком. Эльна Александровна считается в России одним из основоположников именно социального направления культурологии, и я, как ее ученик, продолжаю эту линию, несмотря на свое историческое образование.

Кстати, это образование вложило в направленность моих исследований определенную специфику, к которой Эльна Александровна в последние годы проявляла все больший интерес. Речь идет о том, что я, поднимая какую-либо функциональную проблему культуры, как правило, рассматриваю то, как эта функциональная задача решалась в культурах разных эпох (а это было по-разному). Эльна Александровна считала этот ход очень эвристичным, позволяющим проследить, каким образом формировалось современное решение этой проблемы. Так что истребление во мне историка прошло не до конца, да и вообще специально не преследовалось.

Еще один интерес, который заложила в меня Эльна Александровна, связан с определением места культуры в глобальной эволюции материи. Сама Орлова не торопилась высказываться на эту тему, но считала ее очень эвристичной. Я, основываясь на суждениях ряда философов, попытался кое- что разработать в этом направлении, но, поняв свою недостаточную компетентность в этом вопросе, вовремя остановился, оставив эту проблему более компетентным специалистам.

Эльна Александровна активно поддерживала и мои исследования негативных проявлений культуры. В свое время я написал много статей на эту тему, из которых удалось сформировать две книжки. Орлова с осуждением относилась к тем ученым, которые хотят видеть в культуре только все хорошее, что есть в человеке. А куда же мы денем все плохое? Эльна Александровна считала, что все социально значимые действия человека есть культура. Но эти действия могут иметь положительные социальные последствия, а могут иметь и отрицательные. В любом случае их нужно исследовать именно как явления культуры. Я активно занимался этим и получал полную моральную поддержку со стороны Орловой.

Один вопрос был постоянным предметом нашей дискуссии с Эльной Александровной на протяжении многих лет. Это вопрос о соотношении социального и культурного начал во всех видах активности человека или группы людей, а также их взаимодействии. С одной стороны, очевидна их тесная взаимосвязь. Любая активность человека, имеющая какую-то социальную значимость, одновременно имеет и культурную форму, значимость которой определяется социально. Конечно, определение этой значимости очень субъективно. То, что одному кажется значимым, другому может казаться незначимым. Впрочем, это не играет большой роли, поскольку и социально незначимая активность человека имеет какие-то культурные параметры.

С другой стороны, социальное и культурное начала соответствуют разным группам интересов человека. Социальное начало связано в основном с актуальными прагматическими интересами – в первую очередь с экономическими, политическими, конъюнктурными, организационно-групповыми и пр., а культурное – с некоторыми устойчивыми установками сознания – традициями, стереотипами мировидения, ценностными ориентациями и т.п. Связь и взаимозависимость между этими двумя группами интересов и установок сознания ситуативна и уж, по крайней мере, не автоматическая. Эту дилемму разрешить было нелегко. Вроде бы социальное начало определяется в основном содержанием деятельности или взаимодействия – прагматическими интересами человека, а культурное – выражает форму этой деятельности и ее продуктов и определяется условиями, в которых она протекает. Казалось бы, все ясно. Но червь сомнения все-таки оставался. В социальной реальности все не так просто и уж, конечно, гораздо тоньше. Бывает, что все соответствует этой схеме, но бывает, что такое соответствие совсем не очевидно. В культуре все ситуативно. Спор на этот счет продолжался между Эльной Александровной и мной долгие годы, и мы так и не пришли к однозначному решению.

Я познакомился с Эльной Александровной в 1993 г., когда она была заместителем директора Российского института культурологии и заведовала сектором, занимавшимся фундаментальными проблемами теории культуры. Меня привел в сектор Орловой Б.С. Ерасов, сказавший ей: «Я привел к Вам историка, которого можно перековать в хорошего теоретика». Я в то время имел научный опыт исследований в области истории архитектуры, особенно ее первобытного этапа. Тем не менее, Орлова взялась за то, чтобы сделать из меня полноценного культуролога. В секторе в то время работали И.М. Быховская, Г.А. Аванесова, О.Н. Данилова, нашими частыми гостями были А.С. Ахиезер и Н.Г. Полтавцева. Институтом руководил К.Э. Разлогов, там работали Н.С. Злобин, В.М. Межуев и др. В такую компанию я попал, и в окружении этих людей началось мое воспитание как культуролога. Эльна Александровна была дружна с этими людьми, и это тоже создавало определенную атмосферу.

Эльна Александровна была бесконечно интересным человеком, общение с которым доставляло огромное психологическое удовольствие, приносило удивительное внутреннее удовлетворение. Она старалась поддерживать в секторе атмосферу готовности к открытию. Мы все чувствовали себя первопроходцами, открывающими новую землю, новую страну – культуру, понимаемую системно-научно, которую необходимо научно описать, разработать стратегию ее исследования. Выстраиванию научного категориального аппарата для каждого исследования придавалось особое значение. Культурология тогда еще только начиналась в России, и нам казалось, что скоро она станет ведущей общественной наукой.

Мы собирались в секторе два раза в неделю на целый вечер. У Эльны Александровны была привычка, прежде чем написать что-либо, обсудить этот материал со своими коллегами. И хотя я был самым неопытным по сравнению с иными сотрудниками, я также принимал участие в общем обсуждении и учился, учился, учился…

Осенью 1995 г. я защитил диссертацию, написанную под руководством Орловой, переквалифицированную из кандидатской в докторскую. В этом тоже основная заслуга Эльны Александровны и Л.Б. Филонова, придумавшего оригинальный ход для такой переквалификации. Эльна Александровна уже тогда каким-то особым зрением разглядела во мне потенциал ученого, раскрывшийся позднее. В этом тоже заключается проблема каждого крупного ученого. Как подготовить продолжателя своей научной линии? Через руки Орловой прошли десятки аспирантов и докторантов, и лишь немногие из них стали продолжателями научной линии Эльны Александровны. Не берусь судить, насколько я являюсь таким продолжателем, но, по крайней мере, ей не было стыдно называть меня своим учеником.

И, наконец, еще один вопрос, дискуссия по которому между Эльной Александровной и мной продолжалась почти четверть века и так и осталась незаконченной. Это проблема того, чем должна заниматься культурология и каковы основания для ее востребованности обществом и государством. Эльна Александровна как человек с очень трезвым прагматическим мышлением прекрасно понимала, что фундаментальная теория культуры, которой мы с упоением занимаемся, практически нужна только философам. Мое суждение о том, что со временем культурология сольется с философией (по крайней мере, в образовании) и станет ее частью, Эльна Александровна считала вполне допустимым. Прикладная же культурология должна заниматься культурной политикой, подводя под нее научную базу и экспертируя уровень ее социальной успешности. Т.е. культурология должна стать наукой о социальном управлении сознанием и поведением человека, и только тогда она будет востребована обществом и государством. В этом мы с Эльной Александровной были абсолютно единодушны.

В истории использовались три инструмента управления сознанием и поведением человека. Первый – это политика, когда основным методом воздействия на людей являлось насилие или угроза его применения. Этот метод преобладал в аграрную эпоху (при феодализме). Второй метод – это экономика (деньги), обеспечивающая доступность тех или иных материальных благ при правильном поведении людей. Этот метод преобладал в индустриальную эпоху (при капитализме). Третий метод – это культура, апеллирующая к общественному мнению, поощряющему или осуждающему те или иные действия человека. Этот метод начал преобладать в постиндустриальную эпоху (современный посткапитализм).

Казалось бы, именно сейчас культурология и должна быть востребована обществом и государством в интересах обеспечения культурной политики. Но почему-то этого не происходит. То ли культурология недостаточно внятно занимается вопросами культурной политики, то ли государство еще не дозрело до того, чтобы воспользоваться плодами культурологии (не только российское, но и другие страны Европы и Америки). Этот вопрос четверть века волновал нас с Эльной Александровной, но ответа на него мы так и не нашли…

Естественно, научные интересы Эльны Александровны со временем менялись. Если в 1990-х гг. наука о культуре входила в число ее приоритетных интересов, и она много занималась вопросами теории культуры, разработкой научной методологии и методов исследования культуры, то в 2010-х гг. наука о культуре уже отошла на периферию ее интересов. Ее больше интересовали вопросы взаимодействия людей в малых социальных группах, разрешение конфликта интересов в этих группах и вообще феномен малых социальных групп как предмет исследования.

Тем не менее, Э.А. Орлова утвердилась в истории науки как один из основателей социальной культурологии, сделавший неоценимый вклад в общую теорию культуры. Такой мы ее и запомним.